Калмыцкая степь будто замирала по утрам. В больнице пахло мелом и лекарствами, дети спали неровно, а Кирсан ходил между койками, прислушивался к каждому вздоху. Его настораживали симптомы, которые он не мог списать на обычные инфекции. Старшие врачи говорили уверенно, что он ошибается, махали рукой, требовали не выдумывать. Но Кирсан не мог успокоиться. Он собирал пробы тихо, поздно вечером, когда в коридоре пусто. Писал адрес лаборатории в Москве, будто делал что то запретное. И пока письма ехали через полстраны, он ощущал тревогу сильнее, чем когда либо.
Ответы пришли быстро. Диагноз подтвердился, и в город прилетел Гончаров. Он вышел из самолета хмурый, с папкой под мышкой, смотрел на степь так, будто не знал, как объяснить людям то, что происходит. Они с Кирсаном стояли в маленьком кабинете, перебирали истории болезни, спорили, просчитывали, куда могла уйти цепочка заражения. Вирус был новым для местных врачей, никто не понимал масштаб. Они ездили по домам, выясняли связи, пытались остановить то, что уже распространялось. И в эти дни стало ясно. От их решений зависит гораздо больше, чем кажется. Пока дети смотрели на них с надеждой, Кирсан и Гончаров работали без остановки, словно каждая минута могла изменить будущее всей страны.
